Статьи

Топики

Разговорник

Библиотека

Аналитика

Обсудить статью на форуме

Сказка К. Чуковского «Телефон» и ее англоязычные читатели

Что общего между Чуковским и Англией?

Как известно «взрослым» поклонникам Чуковского, Англия и английская культура были увлечением и любовью всей его жизни. Это сказалось не только на том, что он стал одним из самых авторитетных и профессиональных переводчиков с английского и создал свою переводческую школу, но и на том, что английская литература во многом повлияла на его творчество.

Так, его детская поэзия вообще и сказки в частности, были созданы не без влияния английской детской поэзии, в основе которой лежит так называемый нонсенс (по-русски – абсурд, чепуха, бессмыслица). Многие русские читатели (и слушатели), выросшие на сказках Чуковского, часто и не догадываются о том, насколько тесно эти сказки связаны с теми стишками, которые слушают и читают англоязычные малыши. Кажется, что может быть сугубо английского в сказках «Федорино горе» или «Телефон»?

Однако тем, кто хорошо знаком и с английской детской поэзией, и со сказками Чуковского, эта связь видна довольно отчетливо.

«Телефон» - яркий пример английской поэзии для детей?

Но самое интересное даже не в этом. Самое интересное в том, как сами англичане воспринимают сказки Чуковского. Сказки Чуковского переведены на английский и востребованы в англоязычных странах: интересно, угадывают ли в этих сказках их читатели что-то «родное» для себя? Или, может быть, эта связь видна только профессионалам, которым невесть зачем потребовалось исследовать, повлияла английская литература на создание наших любимых сказок или нет…

Для того чтобы понять, видят ли англичане что-то «английское» в русских сказках Чуковского, я обратилась к сети Интернет и к переводам сказок на английский. Что пишут продавцы книг о сказках? Как их позиционируют? Что пишут читатели? Как переводят переводчики?

Забегая вперед, поспешу сообщить, что и англоязычные переводчики, и англоязычные читатели отчетливо осознают связь Чуковского с английской культурой, знают о том, что он был переводчиком и популяризатором английской литературы. Они воспринимают его сказки именно как нонсенс. Их глазами английские детске песенки,которые переводил Чуковский, например, «Барабек», «Скрюченная песня» и «Котауси и Мауси», и его собственные сказки – это примерно одно и то же – яркие примеры жанра нонсенса, который так любим англоязычными читателями за его абсурдность, за мир «вверх тормашками».

Самая востребованная переводчиками и читателями сказка «Телефон» подается издателями как «классический русский нонсенс». Например, одна из аннотаций в он-лайн магазине в буквальном переводе звучит так:

«Классическое стихотворение русского нонсенса! Очень умная история и коллажи. От голубей, просящих перчатки, до обезьян, просящих ложки, животные звонят до тех пор, пока не ставят ограбленного, несчастного героя этого стихотворения русского нонсенса в полный тупик. … Замечательные коллажи Радунского едва ли не более глупы, чем сама история»¹.

Оказывается, «Телефон» - это яркий пример английского нонсенса. Почему это так остро чувствуют англичане и почему нами, русскими читателями, не осознается что «Телефон» - это «бессмыслица», «чепуха»?

Нонсенс «по-русски»

Дело в том, что Чуковский по-своему понимал нонсенс и видоизменял его в сказках, а переводчики, в свою очередь, во многом игнорировали эти видоизменения и подчеркивали приметы нонсенса или находили их там, где их в действительности не было.

Вкус к нонсенсу был привит Чуковскому еще на заре юности автором самоучителя по английскому языку, где предлагались для перевода абсурдные предложения:

«Любит ли двухлетний сын садовника внучку своей маленькой дочери?»

«Видит ли этот слепой незнакомец синее дерево глухонемого певца, на котором сидит, улыбаясь, голубая корова?²»

Позднее Чуковский познакомился с английским детским фольклором. Одной из детских песенок, которая его особенно очаровала, была известная песенка про корову, прыгающую через луну:

Буквальный перевод	Оригинал
Дурачьтесь, дурачьтесь, Кошка и скрипка, Корова перепрыгнула через луну. Маленькая собачка засмеялась, увидев такую штуку, А блюдце убежало вместе с ложкой.	Hey diddle diddle, The cat and the fiddle, The cow jumped over the moon. The little dog laughed to see such fun, And the dish ran away with the spoon.3

Несложно заметить, кстати, что луна, через которую перепрыгивает корова, явно имеет отношение к «Краденому солнцу» и к луне, которую приколачивали гвоздями к небу в финале «Тараканища», а чашка и ложка отсылают к «Федориному горю». И это далеко не единственные примеры таких заимствований.

Конечно, Чуковскому были прекрасно известны и литературные образцы английского нонсенса.

Нельзя забывать и о том, что Чуковский сознательно пропагандировал бессмыслицу и говорил о педагогической ценности перевертышей (так он обобщенно называл эти жанры). В книге «От двух до пяти» этому посвящена глава «Лепые нелепицы», где автор, в частности, ссылается на английские абсурдные песенки и приговорки, например:

Саймон, Саймон, простота
Ловит удочкой кита!

Не забывает он, конечно, и о русских бессмыслицах:

Ехала деревня мимо мужика…

Однако, как бы Чуковский ни был очарован поэзией бессмыслицы, понимает он ее довольно своеобразно. Мир, создаваемый произведениями этих жанров, Чуковский мыслит как перевернутый, но перевернутый системно и упорядоченно. Проще говоря, он понимал нонсенс «по-русски». Он уверен, что «во всех этих путаницах соблюдается, в сущности, идеальный порядок. У этого «безумия» есть система» (2, 249).

В книге «От двух до пяти» он признается, что долго не мог понять, почему дети так «тяготеют» к подобным жанрам. Наконец, он решил, что «…всякое отступление от нормы сильнее укрепляет ребенка в норме, и он еще выше оценивает свою твердую ориентацию в мире. «Я-то не обожгусь холодной кашей»; «я-то не испугаюсь улитки»; «на дне моря я не стану искать землянику» (2, 244).

Думается, Чуковский отчасти упрощает проблему: наделяя бессмыслицу лишь «педагогической ценностью», он отказывает ребенку, да и самому себе, в эстетическом чувстве, вызываемом нонсенсом. Ведь ребенок непосредственно радуется разной «чепухе» и сам, только во имя собственного восторга, создает эту «бессмыслицу»: шаля, одевает все задом наперед, перевирает имена родственников, нарочито неправильно рассказывает прекрасно известные ему стихи…

Но речь сейчас не о том, насколько был прав Чуковский, объясняя, почему дети так влюблены в «путаницу» и «бессмыслицу», а о том, что, будучи очарован нонсенсом, он мыслил нонсенс «не по-английски». Роль нонсенса, по Чуковскому, заключается в том, чтобы помочь понять организованность окружающего мира. Нонсенс должен обязательно «сложиться» в упорядоченный и гармоничный мир.

И у Чуковского не могло быть иначе. Он, как педагог по призванию, всегда стремился научить норме. В том числе и норме языковой. Отсюда его известная книга «Живой как жизнь» о нормах русского языка, совершенно нехарактерная для человека, очарованного нонсенсом.

Как сделать «бессмыслицу» «смыслицей»?

Приметы такого понимания нонсенса видны и в самих произведениях Чуковского. Например, в мире «нонсенса» Чуковского» часто находится кто-то, кто пытается все расставить по местам, и говорит: «Кому велено чирикать – Не мурлыкайте!»

Шаг в мир нонсенса предполагает и обратный шаг в обновленный и упорядоченный мир:

…Стало море потухать –
И потухло.

Вот обрадовались звери!
Засмеялись и запели.
Ушками захлопали,
Ножками затопали.

Гуси начали опять
По-гусиному кричать… (1, 92)

Тенденция к «сворачиванию» нонсенса очень хорошо видна в переводах Чуковским английских абсурдных песенок. Чуковский всегда стремится как-то объяснить, почему что-то оказалось перепутанным. Например, в переводе песенки о портных:

Буквальный перевод	Чуковский (Храбрецы)	Оригинал
Четыре и двадцать портных пошли убивать улитку; Лучший из них не отважился дотронуться до ее хвоста; Она выпустила свои рога как маленькая килойская корова; Бегите, портные, бегите, или она убьет вас прямо сейчас.	Наши-то портные Храбрые какие: «Не боимся мы зверей, Ни волков, ни медведей!» А как вышли за калитку Да увидели улитку – Испугалися, Разбежалися! Вот они какие, Храбрые портные! (1, 169)	Four and twenty tailors went to kill a snail; The best man amongst them durst not touch her tail; She put out her horns like a little Kyloe cow; Run, tailors, run, or she’ll kill you all e’en now!4

Нелепый сюжет, нонсенс в переводе Чуковского «сворачивается» и осмысливается, превращаясь в из нелепости в преувеличение. В песенке Чуковского нелепость сюжета пропадает, так как стихотворение прочитывается как дразнилка, построенная на иронии и гиперболе, по схеме: портные до такой степени храбрые (в значении трусливые), что боятся даже улитки.

Почти то же происходит с песенкой про Робина-Бобина.

В английском варианте полуабсурдный-полумифический «Робин Бобин, Бен с большим животом» поедает людей, животных и строения, а также, возможно, и всех эльфов, а в финале жалуется на то, что его живот еще не полный. Англоязычными посетителями Интернет этот герой называется «людоедом-обжорой с большим животом».

Чуковский называет свое стихотворение эстетически-несерьезным словом «Барабек», дает подзаголовок «Как нужно дразнить обжору» и заканчивает строками: «А потом и говорит: «У меня живот болит». И «людоед-обжора с большим животом» превращается в «несерьезную» гиперболу.

По такой же схеме строятся и некоторые непереводные строки Чуковского:

Рады, рады, рады
Светлые березы,
И на них от радости
Вырастают розы.

Рады, рады, рады
Темные осины,
И на них от радости
Растут апельсины. (1, 157)

Эти строфы, конечно, несколько напоминают нескладушки «Я посеял конопель, а выросли раки, зацвели вороны…» (2, 232), или «На грушу лезу, грушки трясу, караси падают, сметану собираю» (2, 232), но на самом деле отличаются от них радикально: Чуковскому удалось на основе нонсенса создать детскую лирическую оду радости, построенную на гиперболах.

Осмысление Чуковским нонсенса напоминает спор двух всемирно известных филологов о бессмысленности фразы «бесцветные зеленые идеи яростно спят».

Ноам Хомский придумал эту фразу для того, чтобы привести пример грамматически правильного, но не имеющего смысла предложения.

Роман Якобсон в ответ на это сказал, что эта фраза совсем не бессмысленная. Он говорил о том, что, например, "бесцветное зеленое" – это почти то же, что «бледно-зеленое», только с юмористическим оттенком. А слово "зеленое" при слове "идеи" – это что-то, напоминающее русское выражение "тоска зеленая"…⁵

Чуковский поступает с английским нонсенсом так же, как поступил Роман Якобсон с бессмысленным предложением, то есть, буквально, осмысливает его.

Таким образом, Чуковский, будучи очарованным поэзией нонсенса, в то же время видел ее очень специфично, по сути, он лишал нонсенс сердцевины – прелести бессмысленности. Естественно, в этом случае трудно говорить об адекватном восприятии и адекватных переводах английских «бессмысленных» песенок.

Как сделать «смыслицу» «бессмыслицей»?

Но любопытно и другое. И английские читатели не могут адекватно воспринимать тексты Чуковского по тем же причинам.

И не случайно самой популярной у английских читателей стала сказка «Телефон».

Дело в том, что именно в этом тексте НЕ чувствуется осмысления нонсенса. Видимо, нонсенс в «Телефоне» остался в том нетронутом, «неосмысленном» виде.

Это тем более легко, поскольку автор самого популярного перевода «Телефона», Джэми Гамбрелл, сделала все для того, чтобы подчеркнуть черты нонсенса, находя нонсенс даже там, где его нет в оригинале.

Перевод Джэми Гамбрелл очень поэтичный и, как и тексты Чуковского, ритмичный и остроумный, но по некоторым деталям видно, как текст перевода подчиняется жанру нонсенса, точнее, пониманию жанра переводчиком.

Например.

Текст Чуковского	Буквальный перевод	Гамбрелл
А потом позвонила свинья: –Нельзя ли прислать соловья? Мы сегодня вдвоем С соловьем Чудесную песню Споем. –Нет-нет! Соловей Не поет для свиней! Позови-ка ты лучше ворону! (1, 86)	Затем позвонила свинья помучить. «Мне нужна канарейка, Чтобы спеть дуэтом». «Что? – заорал я. – Лучше сходи к ветеринару! Свиньи танцуют джигу, Они не поют дуэтом. Ни одна канарейка не станет петь со свиньей, Обратись к жабе».	Then a pig phoned to fret. “I need a canary To sing a duet”. “What?” I roared, “You’d best see the vet! Pigs dance jigs, They don’t sing duets. No canary will sing with a hog. Try the frog”6.

В логичное, хотя и обидное для свиней, предложение героя Чуковского «позвать ворону» зачем-то врывается лишняя строчка с абсурдным утверждением о том, что свиньи танцуют джигу, не продиктованная потребностью решить технические проблемы перевода, но призванная придать диалогу оттенок безумности. Почему свинье больше пристало танцевать джигу, а не петь дуэтом? – об этом ведомо только герою Гамбрелл. Интересно, что герой Чуковского всеми силами пытается противостоять миру беспорядка и суеты, именно беспорядок и хаос его раздражают. Гамбрелл же фразой о свиньях и джиге включает героя в этот мир.

«Присочиненный» автором перевода совет «сходить к ветеринару» также говорит о том, что переводчик мыслила этот диалог как диалог двух сумасшедших.

Выдает переводчика и слово «нонсенс», которое вставлено в текст перевода.

Текст Чуковского	Буквальный перевод	Гамбрелл
И такая дребедень Целый день: Динь-ди-лень, Динь-ди-лень, Динь-ди-лень! То тюлень позвонит, то олень. (1, 86)	Этот нонсенс был Целый день. Jing-a-ling, Ting-a-ling, Ding-dong! Что за грандиозное беспокойство! Сначала позвонит миссис Тюлень, Потом миссис Выдра.	This nonsense went on All day long. Jing-a-ling, Ting-a-ling, Ding-dong! What a monumental bother! First Ms. Seal called, Then Ms. Otter7.

Конечно, слово «нонсенс» – самое удачное для перевода слова «дребедень». Однако в оригинале слова «такая дребедень» совсем не означают «это была чепуха», «это была бессмыслица». «И такая дребедень – целый день» - больше похоже на приговорку: «И вот так целый день» – это, скорее, жалоба на переполох, суету и беспокойство. Причем переводчик это прекрасно понимает и компенсирует это значение, добавляя строчку «Что за грандиозное беспокойство!» Однако, несмотря на понимание, он не в силах отказаться от слова “nonsense”, которое, по его мнению, как нельзя более кстати в этом тексте.

И, наконец, прочтение сказки как бессмыслицы и диалога сумасшедших готовит несколько иной финал.

Текст Чуковского	Буквальный перевод	Гамбрелл
Наш бегемот провалился в болото… –Провалился в болото? –Да! И ни туда, ни сюда! (1, 88)	«…Бегемот упал в болото! «В болото? Бегемот? Но это непостижимо!»	“…Hippopotamus fell in the swamp!” “In the swamp? Hippopotamus? But it’s bottomless!”8

Жанр нонсенса помогает открыть глаза на абсурдность финала: эпизод с вытаскиванием бегемота из болота мыслится как абсурдный. У Чуковского эпизод кажется естественным: «бегемот провалился в болото», переводчик же в этой фразе видит абсурд и его подчеркивает. Буквальный смысл перевода: «бегемот не может провалиться в болото, потому что он в болоте живет». Этот абсурд подчеркивается характерным для жанра нонсенса и нехарактерным для Чуковского каламбуром. “Bottomless” означает одновременно «непостижимый» и «бездонный». Остается непонятным, непостижимо ли то, что бегемот провалился в болото, или болото было бездонным.

В гостях у России

Видимо, балансируя между очарованием бессмыслицей и тяготением к ее осмыслению, Чуковский создал парадоксальную, «двустороннюю» сказку, поворачивающуюся к русским читателям областью смысла, а к английским – областью нонсенса, который дремлет в творчестве Чуковского «до востребования», то есть, по сути, Чуковский создал произведение, которое настолько же русское, насколько и английское.

Именно поэтому англоязычным читателям легко увидеть в сказке «Телефон», переведенной на английский язык, обратный перевод, то есть, в сущности, свою, родную, культуру, побывавшую в гостях у России, и воспринимать эту сказку как образец родного для себя жанра нонсенса.

Татьяна Ушакова,
апрель 2010

Обсудить статью на форуме