 |
|
|||||||||||||||||||||||||||||
   |
||||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||
Получать новости
|
Стихотворение Марины Цветаевой "Откуда такая нежность?.." в переводах на английский язык: к вопросу о несовпадении культурных приоритетовОбсудить в форуме Конечно, в рамках небольшой статьи совершенно невозможно сделать хоть сколько-нибудь полный и законченный обзор о творчестве Цветаевой в восприятии носителей английского языка: в первую очередь, из-за количества литературоведческих и публицистических работ о Цветаевой, а также количества переводов ее стихотворений. Чтобы избежать поверхностного обзора, я остановлюсь лишь на некоторых деталях восприятия творчества Цветаевой, которые показались мне любопытными и которые могут хотя бы в какой-то мере ответить на вопрос о том, насколько органично и адекватно воспринимается поэзия Цветаевой в англоговорящих странах. Однако начать, видимо, все же нужно с некоторых фактов англоязычного цветаeведения, которые говорят сами за себя. Во-первых, первое двухтомное собрание сочинений Цветаевой в США появилось в 1953 году, в России же первый томик под названием «Избранное» был издан восемью годами позднее. В-вторых, книга Саймона Карлинского «Марина Цветаева: ее жизнь и искусство» была издана в США в 1966 году, а первая русскоязычная монография о Цветаевой, А. А. Саякянц, появилась двумя десятилетиями позднее. Наконец, переводчик Анжела Ливингстоун переводила поэму «Крысолов», консультируясь с известным русским специалистом А. А. Саяканц, автором первой монографии о Цветаевой, – для того, чтобы как можно адекватнее передать «русскость» Цветаевой, что очень показательно. Начиная с 1950-х годов фигура Цветаевой активно исследуется, причем интерес вызывает именно Цветаева сама по себе, как русский поэт, без политических и иных коннотаций, хотя таковых, как известно, немало. И пусть на некоторых страницах публицистических статей иногда мелькает название русского города «Елабург», а не «Елабуга», где жила последние дни Марина Цветаева, нужно признать, что общий вектор восприятия этого поэта – это движение к русской культуре, а не стремление оторвать Цветаеву от культуры России и «приспособить» ее творчество к культуре англоязычной. Однако понять, насколько именно близко подходят англоязычные читатели к творчеству русского поэта и насколько адекватно языковой и культурный барьер позволяет воспринимать его творчество, можно увидеть, проанализировав переводы стихотворений, так как именно они хранят следы непосредственной читательской реакции. Одним из самых популярных цветаевских стихотворений среди англоязычных переводчиков и читателей можно считать стихотворение 1916 года «Откуда такая нежность…», посвященное О. Мандельштаму. Откуда такая нежность? Всходили и гасли звезды, Еще не такие гимны Откуда такая нежность, Его восприятие – как одного из самых переводимых и популярных – в каком-то смысле показательно для восприятия цветаевской поэзии в целом. Прежде чем обратиться к анализу переводов этого стихотворения, остановимся подробно на одной из сторон его поэтики. Стихотворение Цветаевой построено на расшатывании общекультурных и хорошо известных клише любовной лирики, восходящих, в том числе, к западноевропейскому фольклору, а также к любовной поэзии бродячих певцов – трубадуров и миннезингеров. Одной из отсылок к их поэзии служит обращение в последней строфе стихотворения: «…отрок / Лукавый, певец захожий». Композиция и образность стихотворения отталкивается от жанра канцоны и одновременно разрушает его. Напомню, что произведения этого жанра изначально представляли собой обращение трубадура к прекрасной даме и содержали восхваление ее достоинств и описание чувств, а заканчивались, как правило, обращением к ней. Первая же строфа цветаевского стихотворения одновременно и отсылает к общекультурному канону, и разрушает его: Откуда такая нежность? Эта строфа противопоставляется поэтическому штампу, строящемуся по модели «кудри твои – самые…, губы твои – самые». Вторая строфа также отсылает к общекультурному сравнению «очи – звезды»: Всходили и гасли звезды, Клише, к которым отсылает это стихотворение, характерны и для «женской» любовной лирики, достаточно вспомнить, например, стихотворение Мирры Лохвицкой (поэтессы, популярной на рубеже ХIX – XX веков) «Полуденные чары»: И кудри его благовонной волной По этим клише до сих пор пишутся стихотворения в жанре «любовного смс»: Твои глаза как два огня Твои уста меня пленят Глаза твои красивы очень, В третьей строфе цветаевского стихотворения расшатывание клише продолжается. Еще не такие гимны Разрушение касается уже не только поэтического клише, но и концепции стандартного понимания любви в поэзии, в которой используются эти клише. Для этой поэзии типична идеализация «второго лица» (идеализация ты, вы) любовного обращения. В стихотворении Цветаевой, как видим, эта идеализация отрицается, а лакуна идеализации заполняется риторическим рефреном «Откуда такая нежность…» или «Венчаемая, о нежность!». Наконец, в последней строфе звучит ключевое слово – «отрок»: Откуда такая нежность, Разрушение идеализации «второго лица», предполагающей выстраивание иных иерархических отношений, необходимо для реализации мотива любви как в том числе и материнского чувства – одного из определяющих мотивов поэзии Марины Цветаевой. На решение этой темы направлена и отсылка к поэзии трубадуров. Обращение «певец захожий» оживляет отношения юноша-трубадур – дама, которая старше его, характерные для поэзии трубадуров. Смена ролей – не обращение юноши к прекрасной даме, а обращение дамы к юноше – помогает выстраиванию иерархии отношений «мать – сын». Видимо, можно утверждать, что стихотворение создано, по терминологии Ю. М. Лотмана, в рамках «эстетики противопоставления». Ю. М. Лотман в хрестоматийной работе «Структура художественного текста» предложил различать произведения, созданные в рамках «эстетики тождества» и произведения, созданные в рамках «эстетики противопоставления». В рамках эстетики тождества создаются «…художественные явления, структуры которых наперед заданы, и ожидание слушателя оправдывается всем построением произведения. Фольклор всех народов мира, средневековое искусство, которое представляет собой неизбежный всемирно-исторический этап, комедия дель арте, классицизм – таков неполный список художественных систем, измерявших достоинство произведения не нарушением, а соблюдением определенных правил»1. В рамках эстетики противопоставления создаются такие произведения, «…кодовая природа которых не известна аудитории до начала художественного восприятия. Привычным для читателя способам моделирования действительности художник противопоставляет свое, оригинальное решение, которое он считает более истинным»2. Иными словами, в одном случае автор полностью оправдывает читательское ожидание, создает «привычный» для читателя текст, а в другом случае – удивляет читателя нарушением привычных ему «правил» создания текста. Одним из случаев реализации этой эстетики является «…случай, когда автор определенными элементами построения своего произведения вызывает в сознании читателя ту структуру, которая в дальнейшем подлежит уничтожению»3. От того, в рамках какой эстетики создано произведение, то есть от того, «привычное» или «непривычное» произведение создает автор, во многом зависит специфика восприятия его читателем, критерии оценки его художественности и исход «борьбы» между читателем и автором. Известны несколько переводов этого стихотворения на английский язык, выполненных как англоязычными, так и русскоязычными переводчиками. Так как нас интересует восприятие творчества Цветаевой англоязычным сознанием, остановимся на трех известных в сети переводах этого стихотворения англоязычными переводчиками: Т. Кляйна, Э. Файнштейн и Д. Шиффа. При первом же прочтении самого известного перевода, Элайн Файнштейн, бросается в глаза категорическое несовпадение поэтического пафоса оригинала и перевода:
При видимой строгости перевода, при, казалось бы, мизерном отклонении от оригинала, стихотворение-перевод оказывается совсем о другом. Лирическая героиня оригинала – с характерным цветаевским надломом, с типичным для поэтического мира Цветаевой материнским надломленным чувством, и вместе с тем, несмотря на надломленность и болезненность, это стихотворение – одно из самых ясных, гармоничных и нежных в творчестве Цветаевой. Перевод – стандартизированное любовное стихотворение, стихотворение-восторг, заканчивающееся лукавым кокетливым вопросом и типовым сладостным восклицанием. Цветаевская надломленность, так отчетливо видимая в оригинале, лишь в некоторой степени передается в переводе изломанным синтаксисом первой строфы и рефреном «where does this tenderness come from?». В оригинале «просто-женская», «наивно-любующаяся» интонация лишь выдает себя в последней строке («с ресницами – нет длинней»), прорываясь сквозь болезненную непоправимость и сосуществуя с ней, и именно эта противоречивость делает стихотворение неоднозначным и поэтически притягательным. В переводе же «обще-женская», «восторженно-любовная» интонация заполняет весь текст, практически не встречая сопротивления, лишь несколько спотыкаясь о синтаксис и рефрен, и поэтический пафос становится «привычно»-понятным. В других переводах поэтическое настроение также значительно искажается, и также в сторону стандартного любовного восхищения. За счет чего происходит такое преображение? Что именно в английском варианте стихотворения, несмотря на видимую строгость перевода, мешает проявиться цветаевскому миру и типично цветаевской трагичности? Остановимся подробнее на деталях переводов. При чтении переводов англоязычных переводчиков в первую очередь обращает на себя внимание, что все три перевода содержат одну и ту же ошибку в одной и той же строке. Фраза «Еще не такие гимны / Я слушала ночью темной» переводится с четко противоположным смыслом: «Я никогда еще не слышала таких песен». Т. Кляйн: “Yet with no such song Have I heard…” – «Я еще не слыхала такой песни…» Э. Фейнштейн: “and yet no such song have I heard…” – «И никогда еще я не слышала такой песни…» Д. Шифф: “I’ve never heard such songs before…” – «Я никогда не слышала таких песен…» Русскоязычными переводчиками эта же строка переводится без ошибок. Конечно, можно объяснить это отклонение в переводе смутной грамматической конструкцией оригинала. Ее тяжело понять носителю английского языка. Однако интересно то, что эта ошибка – «коллективная», и уже это переводит ее в разряд неслучайных. К слову, ситуация повторения ошибки, когда один переводчик повторяет за другим его ошибку, исключена, так как переводчики переводили разные варианты стихотворения. Неслучайность этой ошибки, видимо, объясняется тем, что, столкнувшись со смутной грамматической конструкцией, переводчики увидели в стихотворении то, что они как читатели ожидали в нем увидеть, то есть они, следуя терминологии Лотмана, отождествили сюжет стихотворения с тем сюжетом, который был им «привычен». Переведя таким образом эту строку, переводчики отдалили перевод от разрушения клише и приблизили его к клише. Вероятно, логика, которую они почувствовали, может быть передана так: «Такие кудри я уже ласкала, Губы твои не самые темные, ЗАТО таких песен я еще не слыхала». Клише – а в данном случае – инерция идеализации «второго лица» любовного послания – под пером переводчика оказывает менее сильное сопротивление, и стихотворение в переводе снова обретает то, что было разрушено в оригинале: иерархия отношений снова перестраивается. За счет этого стихотворение снова приближается к стандартным образцам любовной лирики. Эта ошибка – далеко не единственный сигнал того, что переводчики осмысливают оригинал в рамках общепоэтического штампа. Особенно отчетливо это чувствуется в переводе Дэвида Шиффа. В этом тексте делаются попытки вернуть стихотворению классический синтаксис и классическую образность, другими словами, стихотворение «очищается» от всего «цветаевского». Для того чтобы нагляднее показать это, позволю себе снова процитировать три параллельных текста: оригинал, перевод Шиффа, а также обратный буквальный перевод:
Обратим внимание, что в последней строфе появляется прямая отсылка к миру трубадуров, так как слова «певец захожий» так и переводятся Шиффом: «трубадур»: Не удивительно, что стихотворение в переводах остается и без одного из опорных образов цветаевской поэзии: образ отрока либо вообще отсутствует, либо сильно редуцирован, так как система отношений, реализованная в нем, не предполагает мотива любви как материнского чувства. В целом же переводчик не просто игнорирует разрушение общепоэтических штампов, но и подчеркивает сами штампы «привычными» добавлениями, не имеющими никакого отношения ни к миру Цветаевой в целом, ни к миру оригинала в частности: «твои глаза, когда они встречаются с моими», «разреши мне полежать с собой рядом». И стихотворение превращается в восторженный любовный надрыв, чрезвычайно характерный для творчества трубадуров и массовой любовной поэзии наших дней. Преодолевая «непривычность» цветаевского текста, переводчик создает стандартный текст, сотканный из поэтических шаблонов. Конечно, в переводе Шиффа эти отклонения от оригинала несколько гипертрофированы. Два других известных в сети перевода более тонкие, но и в них чувствуется, как текст «очищается от цветаевского» и притягивается к клише. Однако такое неосознанное приближение к штампу – это лишь одна тенденция, существующая на фоне противоположных. Нельзя не признать, например, что переводчиками делается попытка воспроизвести форму оригинала, например, как уже говорилось, Э. Фейнштейн стремится воспроизвести инверсии первой строфы: These are not the – first curls I Буквальный перевод: Это не – первые кудри я Попытки создать синтаксически изломанный текст видны, хотя и менее отчетливо, и в переводе Кляйна: Why such tenderness? Таким образом, это стихотворение в русском варианте создается по модели противопоставления, в английском это противопоставление отчасти редуцируется, так как носителю английского языка языковой барьер, видимо, диктует воспользоваться готовыми моделями восприятия поэзии. Это далеко не единственный пример и не единственный способ приближения переводчиками стихотворений Цветаевой к поэтическому штампу, однако парадоксальным можно признать то, что даже в таком, во многом «очищенном от Цветаевой» варианте, цветаевская поэзия оказывается востребованной английскими читателями, хотя ее художественная ценность глазами русских читателей, безусловно, снижается. Видимо, свертывание поэзии до каких-то общих культурных кодов является одним из способов постижения чужой культуры. ______________________________________ Татьяна Ушакова, |
| ||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||
