Переводчик будто прислушивается к сказке и, если ему кажется, что он слышит знакомый мотив, подпевает ему. Так, столик в зале, на котором лежал ключик, «узнается» им как волшебный предмет из русской сказки, и образ маркируется как фольклорный характерной инверсией и формулами:

«Соня в царстве дива»: Столик этот о трех ножках (здесь и далее курсив в цитатах мой. – Т. У.), весь из литого стекла, а на нем лежит крохотный золотой ключик и больше ничего (8–9).
Ср.: L. Carroll: …a little three-legged table, all made of solid glass; there was nothing on it except a tiny golden key… ¹² (Букв.: …маленький трехногий стол, весь сделанный из цельного стекла; на нем не было ничего, кроме крошечного золотого ключика…»)
При этом авторы «классических» переводов не нашли в оригинале повода для обращения к сказочному слогу:
Н. М. Демурова: …стеклянный столик на трех ножках. На нем не было ничего, кроме крошечного золотого ключика.
А. А. Щербаков: …столик на трех ножках, весь-весь из стекла, а на столике – крохотный золотой ключик и больше ничего! 
Б. Заходер: …маленький стеклянный столик, на котором лежал крохотный золотой ключик.

То же, видимо, происходит, например, и с эпизодом о том, как девочка увидела дверь в дерево. Переводчик использует элементы известной сказочной градации (ср.: «...там стоит дуб, под дубом ящик, в ящике заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце моя смерть»^:13.) там, где, кажется, оригинал этого не требует:

«Соня в царстве дива»: Идет Соня лесом, видит перед собою дерево; в дереве дверка, и ведет дверка прямо в дерево (106).
Ср.: L. Carroll: …she noticed that one of the trees had a door leading right into it (111). (Букв.: …она заметила, что у одного из деревьев была дверь, ведущая прямо в него.)
Н. М. Демурова: Тут она заметила в одном дереве дверцу.
А. А. Щербаков: И тут она увидела дерево, в котором была дверь. 
Б. Заходер: И тут-то она заметила, что в одном дереве есть дверь и эта дверь открывается прямо в дерево.
Соня отчаянно плачет, и в переводе появляется трехчленный повтор, столь типичный для фольклорных текстов:
«Соня в царстве дива»: Соня плачет, рыдает, разливается; в три ручья текут у нее слезы… (16).
Ср.: L. Carroll: But she went on all the same, shedding gallons of tears… (17) (Букв.: Но она продолжала делать то же самое, роняя галлоны слез…)
Н. М. Демурова: Но слезы лились ручьями…
А. А. Щербаков: Но остановиться было невозможно. Галлоны слез…
Б. Заходер: Но слезы и не думали униматься: они лились и лились целыми потоками…

Сама Соня разговаривает языком простоватой «барышни»: «Ну-ка: 4 х 5 = ...12: 4 х 6 = ...13; 4 х 7 = ... Сколько бишь?.. Эдак, пожалуй, и до 20-ти не досчитаешь…» (17); «Ах, батюшки, что же это я опять!» (24); «Мышка, душенька, пожалуйста, вернитесь! Право, не стану больше говорить о кошках и собаках – вижу теперь, как они вам противны» (24); (о лакее-рыбе:) «…Как эти люди нынче стали рассуждать! Не сладишь с ними: совсем из повиновенья вышли!» (76). К слову, «барышней» ее называют персонажи сказки: «Вот барышня пришла послушать твои россказни» (Грифон, 140). Речь других персонажей то нейтральна, то стилизована под «народную», густо пересыпана и синтаксическими клише, и фразеологией, и народной лексикой: «И не припомню, братцы, что тут было: как поддало из трубы, индо в глазах помутилось! Я в трубу, а из трубы как пырнет в меня чем-то, я, братцы, и не взвидел света» (таракан Васька, 48–49).

К 1870-м годам для русской литературной сказки были традиционны и фольклорные стилизации – от сказок В. И. Даля с их простонародным языком до пленительно-поэтического «Аленького цветочка» С. Т. Аксакова, и их отсутствие – сказки, лишенные сказово-сказочных стилистических примет, давно были знакомы читателям и по «Черной курице» Антония Погорельского и «Городку в табакерке» В. Ф. Одоевского.

Поэтому нельзя сказать, что переводчику «Сони» мог мешать некий канон, задающий стратегию перевода и обязывающий следовать образцу хотя бы по инерции. Тем не менее, нерешительность автора перевода очевидна: стиль повествования не может определиться, «устояться» до конца сказки. Литературный язык мерцает в имитации народной речи, а сказочные клише неуместно и вдруг врываются в стилистически нейтральные фразы. При этом стилевые «регистры» переключаются то резко, то плавно, и за счет этого создается ощущение стилистической причудливости текста, которая, действительно, скорее, ближе к «нескладности», чем к орнаменту или рисунку. Возникает ощущение, что оригинал сопротивляется его «обращению» в текст русской сказки, и между оригиналом и переводчиком идет неустанная борьба за стиль: переводчик то волен, то не волен интерпретировать оригинал как фольклорный текст.

Но, быть может, все проще? Может быть, была какая-то вторичная переработка текста? Скажем, автор перевода все-таки решил поверхностно «русифицировать» сказку, сделать ее формально более близкой читателю и использовал для этого любой повод. Или переводчик внес изменения в готовый текст, допустим, по заданию издателя? Или это вмешательство в перевод какого-то третьего лица? Может быть, над переводом работал не один человек? Это, действительно, было бы возможно, если бы речь шла только о синтаксических конструкциях, клише и лексике. Однако переводческая интерпретация многих образов и мотивов говорит о более глубоких причинах такой двойственности.

Прежде всего, это касается интерпретаций образов и мотивов, в основе которых лежит языковая игра в сочетании с парадоксальной детской логикой и философией Алисы – «сердце» кэрролловского очарования и загадочности. Статистически большую часть связанных с ними эпизодов переводчик, как уже говорилось выше, просто игнорирует, выключает их из текста, фактически, стремясь оставить только фабульную канву произведения. Однако в некоторых случаях к подобным эпизодам подбирается известный автору ключ, и текст трансформируется, переживая решительные культурные метаморфозы.

Например, эпизод о том, как Алиса размышляет, не подменили ли ее случайно прошлой ночью и все ли еще она это она, идентифицируется переводчиком как мотив заколдованного ребенка, и одна из ярких примет кэрроловского мира нейтрализуется подменой на традиционную примету мира фольклора:

«Соня в царстве дива»: «Уж не заколдовал ли меня ночью колдун или волшебница!» подумала Соня. «Дай вспомню, было ли со мною что-нибудь особенное нынче утром? Да, будто что-то было не как всегда. Ну, положим, я стала не Соней, а кем-то другим, так куда же девалась настоящая Соня, и в кого я обернулась?» (16–17)
Ср.: L. Carroll: I wonder if I've been changed in the night? Let me think: was I the same when I got up this morning? I almost think I can remember feeling a little different. But if I'm not the same, the next question is, Who in the world am I? Ah, THAT'S the great puzzle!' (19) (Букв.: Интересно, не поменялась ли я ночью? Дайте подумать: была ли я той же, когда проснулась сегодня утром? Кажется, я думаю, я могу вспомнить, что немного по-другому себя ощущала. Я не та же, следующий вопрос: Кто я в конце концов? Вот в чем огромная загадка!)
Н. М. Демурова: Может, это я изменилась за ночь? Дайте-ка вспомнить; сегодня утром, когда я встала, я это была или не я. Кажется, уже не совсем я! Но если это так, то кто же я в таком случае? это так сложно...
А. А. Щербаков: Может быть, ночью меня подменили? Постойте, постойте, утром я была я или уже не я? Никакой разницы не припомню. Но если уж я не я, то кем же меня подменили, интересно! Вот загадка так загадка!
Б. Заходер: Ой, а что... а что, если... если вдруг это я сама сегодня стала не такая? Вот это да! Вдруг правда я ночью в кого-нибудь превратилась? Погодите, погодите... Утром, когда я встала, я была еще я иди не я? Ой, по-моему, мне как будто было не по себе... Но если я стала не я, то тогда самое интересное – кто же я теперь такая? Ой-ой-ой! Вот это называется головоломка!

Такая трансформация уже гораздо меньше похожа на формальную адаптацию с использованием потенциала лексической и синтаксической синонимии.

Но еще более любопытна и показательна интерпретация ключевых образов, в частности, образа черепахи. В оригинале этот персонаж носит имя Mock Turtle – буквально: «фальшивая черепахи» (mock – мнимый, фальшивый, поддельный, имитированный, пародийный, turtle – черепаха). Своим происхождением этот образ обязан языковой игре, переосмыслению Кэрроллом известного лингвистического штампа – названия кулинарного блюда. Викторианской Англии было известно блюдо под названием «mock turtle soup». Грамматика английского языка позволяет понять это словосочетание двояко: это и «фальшивый черепаховый суп»:

mock (фальшивый) + turtle soup (черепаховый суп), и «суп из фальшивой черепахи»:
mock turtle (фальшивая черепаха) + soup (суп).

В действительности название блюда подразумевает именно первое его токование: это фальшиво-черепаховый суп, «имитация» черепахового супа: блюдо готовилось не из черепахи, а из телячьей головы и ножек. Кэрролл по-другому прочитал словосочетание: «mock turtle (+) soup» – суп из фальшивой черепахи. Ну, а коль скоро есть суп из фальшивой черепахи, значит, где-то должна жить и сама фальшивая черепаха.

Из оригинала сказки о Mock Turtle известно, что из нее готовят псевдо-черепаховый суп:
`Have you seen the Mock Turtle yet?'
`No,' said Alice. `I don't even know what a Mock Turtle is.'
`It's the thing Mock Turtle Soup is made from,' said the Queen. (137).
(Букв.:
– Ты уже видела Mock Turtle?
– Нет, – сказала Алиса. – Я даже не знаю, кто это.
– Это то, из чего делают псевдо-черепаховый суп, – сказала королева.)

Сам персонаж никак не описывается, для этой цели в книге помещались иллюстрации. Первый иллюстратор Л. Кэрролла Дж. Тенниэл, работавший в тесном контакте с Л. Кэрроллом, изобразил этого персонажа как черепаху с телячьей головой, ногами и хвостом. (Правда, на рисунках самого Кэрролла в его рукописной книге «Alice's Adventures Under Ground», подаренной Алисе Лидделл в 1864 г., Mock Turtle совсем не имеет сходства с теленком, а больше похожа на «недо-черепаху».) В тексте же образ Черепахи, как и большинство образов этой сказки, – гораздо большая абстракция. Mock Turtle напоминает теленка только грустными глазами и тяжелыми вздохами. В эпилоге автор подтверждает их связь «…while the lowing of the cattle in the distance would take the place of the Mock Turtle's heavy sobs» (192) (Букв.: …между тем мычание теленка вдалеке заменит горькие всхлипывания Псевдо-Черепахи…»).

________________________

¹² Carroll L. Alice’s adventures in wonderland. With forty-two illustrations by John Tenniel. New York: D. Appleton and Co. 1866, р. 7. (Далее ссылки на это издание приводятся в скобках с указанием номера страницы.)
¹³ Кощей Бессмертный // «Народный русские сказки» А. Н. Афанасьева. М., 2004. С. 201.

Продолжение >>>