Параллельные тексты

When one considers that Mr. Sherlock Holmes was in active practice for twenty-three years, and that during seventeen of these I was allowed to cooperate with him and to keep notes of his doings, it will be clear that I have a mass of material at my command. The problem has always been not to find but to choose. There is the long row of year-books which fill a shelf, and there are the dispatch-cases filled with documents, a perfect quarry for the student not only of crime but of the social and official scandals of the late Victorian era. Concerning these latter, I may say that the writers of agonized letters, who beg that the honour of their families or the reputation of famous forebears may not be touched, have nothing to fear. The discretion and high sense of professional honour which have always distinguished my friend are still at work in the choice of these memoirs, and no confidence will be abused. I deprecate, however, in the strongest way the attempts which have been mode lately to get at and to destroy these papers. The source of these outrages is known, and if they are repeated I have Mr. Holmes's authority for saying that the whole story concerning the politician, the lighthouse, and the trained cormorant will be given to the public. There is at least one reader who will understand.

Если вспомнить, что мистер Шерлок Холмс занимался своей практикой двадцать три года и из них семнадцать лет мне довелось сотрудничать с ним и вести записи его дел, станет ясно, что у меня накопилось немало материала. Задача всегда заключалась не в поиске, но в выборе. Целую полку занимают тетради с ежегодными записями, имеются папки, битком набитые документами, — поистине клад для всякого, кто изучает не только преступность, но самые разные общественные и государственные события, наделавшие шуму в конце викторианской эпохи. Касательно последних могу сказать, что авторам тревожных писем, умоляющим пощадить честь их семейства или славное имя их знаменитых предков, опасаться нечего. Осмотрительность и высокое сознание профессионального долга, всегда отличавшие моего друга, остаются в силе при отборе настоящих записок, и ничье доверие не будет обмануто. И я решительно осуждаю недавние попытки уничтожить эти бумаги. Кто стоит за всем этим — известно, и если попытки повторятся, я с разрешения мистера Холмса предам гласности все сведения о некоем политике, маяке и дрессированном баклане. По крайней мере один читатель меня поймет.

It is not reasonable to suppose that every one of these cases gave Holmes the opportunity of showing those curious gifts of instinct and observation which I have endeavoured to set fourth in these memoirs. Sometimes he had with much effort to pick the fruit, sometimes it fell easily into his lap. But the most terrible human tragedies were often involved in those cases which brought him the fewest personal opportunities, and it is one of these which I now desire to record. In telling it, I have made a slight change of name and place, but otherwise the facts are as stated.

Наивно было бы полагать, что во всех без исключения случаях Холмсу удавалось проявлять поразительный дар чутья и наблюдательности, который я пытался отобразить в своих заметках. Порою ему надо было приложить немало усилий, чтобы сорвать плод, а порой плод и сам падал в руки. Нередко самые страшные человеческие трагедии давали Холмсу меньше всего возможностей проявить свои таланты, одну из подобных историй я и хочу рассказать. Я лишь слегка изменил имя и место действия, в остальном же все излагаю точно.

One forenoon it was late in 1896 I received a hurried note from Holmes asking for my attendance. When I arrived I found him seated in a smoke-laden atmosphere, with all elderly, motherly woman of the buxom landlady type in the corresponding chair in front of him.

Однажды в конце 1896 года я получил от Холмса записку с просьбой спешно к нему прибыть. Приехав, я застал его в комнате, полной табачного дыма; в кресле напротив хозяина сидела немолодая, благодушного вида, пышущая здоровьем женщина, — такие обычно сдают жильцам комнаты с пансионом.

“This is Mrs. Merrilow, of South Brixton,” said my friend with a wave of the hand. “Mrs. Merrilow does not object to tobacco, Watson, if you wish to indulge your filthy habits. Mrs. Merrilow has an interesting story to tell which may well lead to further developments in which your presence may be useful.”

“Anything I can do-”

— Это миссис Меррилоу из Южного Брикстона, — сказал мой друг и повел рукой в облаке дыма. — Миссис Меррилоу не против, когда курят, Уотсон, так что вы вольны предаться своей скверной привычке. Миссис Меррилоу может рассказать нам кое-что интересное, и, пожалуй, для дальнейшего развития событий ваше присутствие окажется полезным.

— Все, чем я могу...

“You will understand, Mrs. Merrilow, that if I come to Mrs. Ronder I should prefer to have a witness. You will make her understand that before we arrive.”

“Lord bless you, Mr. Holmes,” said our visitor, “she is that anxious to see you that you might bring the whole parish at your heals!”

— Вы понимаете, миссис Меррилоу, навестить миссис Рондер я предпочел бы при свидетеле. Пожалуйста, предупредите ее об этом.

— Господь с вами, мистер Холмс, — сказала посетительница. — Она уж так хочет вас видеть, вы хоть всех соседей с собой приводите, она против не будет.

“Then we shall come early in the afternoon. Let us see that we have our facts correct before we start. If we go over them it will help Dr. Watson to understand the situation. You say that Mrs. Ronder has been your lodger for seven years and that you have only once seen her face.”

“And I wish to God I had not!” said Mrs. Merrilow.

— Тогда мы придем еще до вечера. Давайте для начала установим все факты. Если мы переберем их по порядку, доктору Уотсону будет легче разобраться в этой истории. Вы говорите, миссис Рондер снимает у вас комнату уже семь лет и вы только один раз видели ее лицо.

— И клянусь Богом, лучше бы мне его не видать! — сказала миссис Меррилоу.

“It was, I understand, terribly mutilated.”

“Well, Mr. Holmes, you would hardly say it was a face at all. That's how it looked. Our milkman got a glimpse of her once peeping out of the upper window, and he dropped his tin and the milk all over the front garden. that is the kind of face it is. When I saw herI happened on her unawaresshe covered up quick, and then she said, 'Now, Mrs. Merrilow, you know at last why it is that I never raise my veil.'“

— Как я понял, лицо ее страшно изуродовано.

— Знаете, мистер Холмс, это и лицом-то не назовешь. Вот как. Наш молочник один раз ее увидал, в окно заглянул, так он выронил бидон, молоко по всему палисаднику разлилось. Вот какое у нее лицо. Я как увидала, а я ее нечаянно застала, так она поскорей закрылась и говорит: ну вот, говорит, миссис Меррилоу, теперь вам наконец понятно, почему я никогда не поднимаю вуаль.

“Do you know anything about her history?”

“Nothing at all.”

“Did she give references when she came?”

“No, sir, but she gave hard cash, and plenty of it. A quarter's rent right down on the table in advance and no arguing about terms. In these times a poor woman like me can't afford to turn down a chance like that.”

— Знаете вы что-нибудь о ее прошлом?

— Ничего я не знаю.

— Она к вам приехала с каким-нибудь рекомендательным письмом?

— Нет, сэр, но она выложила наличные, и не маленькие. Прямо на стол плату вперед за три месяца, и никаких споров про условия. Я женщина бедная, по нынешним временам разве я могу упустить такой случай.

“Did she give any reason for choosing your house?”

“Mine stands well back from the road and is more private than most. Then, again, I only take the one, and I have no family of my own. I reckon she had tried others and found that mine suited her best. It's privacy she is after, and she is ready to pay for it.”

— Объяснила она, почему решила поселиться именно у вас?

— Мой дом стоит в стороне от дороги, не на ходу, как другие. И опять же я пускаю только одного жильца, а своей семьи у меня нету. Я так понимаю, она спрашивала и в других домах, а мой ей лучше подошел. Ей хочется жить подальше от людей, за это она и заплатить готова.

“You say that she never showed her face from first to last save on the one accidental occasion. Well, it is a very remarkable story, most remarkable, and I don't wonder that you want it examined.”

“I don't, Mr. Holmes. I am quite satisfied so long as I get my rent. You could not have a quieter lodger, or one who gives less trouble.”

“Then what has brought matters to a head?”

— Вы говорите, она с самого начала не показывала лица, только один раз это нечаянно получилось. Да, странная история, очень странная, я не удивляюсь, что вы хотите проверить, в чем тут дело.

— Нет, мистер Холмс, она мне хорошо платит, и я всем довольна. Уж такая спокойная жиличка, никакого беспокойства от нее нету.

— Тогда из-за чего же вы встревожились?

“Her health, Mr. Holmes. She seems to be wasting away. And there's something terrible on her mind. 'Murder!' she cries. 'Murder!' And once I heard her: 'You cruel beast! You monster!' she cried. It was in the night, and it fair rang through the house and sent the shivers through me. So I went to her in the morning. 'Mrs. Ronder,' I says, 'if you have anything that is troubling your soul, there's the clergy,' I says, 'and there's the police. Between them you should get some help.' 'For God's sake, not the police!' says she, 'and the clergy can't change what is past. And yet,' she says, 'it would ease my mind if someone knew the truth before I died.' 'Well,' says I, 'if you won't have the regulars, there is this detective man what we read about 'beggin' your pardon, Mr. Holmes. And she, she fair jumped at it. 'That's the man,' says she. 'I wonder I never thought of it before. Bring him here, Mrs. Merrilow, and if he won't come, tell him I am the wife of Ronder's wild beast show. Say that, and give him the name Abbas Parva. Here it is as she wrote it, Abbas Parva. 'That will bring him if he's the man I think he is.'“

— Из-за ее здоровья, мистер Холмс. Вроде она очень худеет. И что-то страшное у ней на душе. Кричит: «Убийство! Убийство!» А один раз слышу, она кричит: «Ты бессердечный зверь! Ты чудовище!» Дело было ночью, и кричала она на весь дом, меня прямо в дрожь бросило. Вот я утром к ней пошла, миссис Рондер, говорю, если у вас какая тяжесть на душе, так есть священники, говорю, и есть полиция. Не одни, так другие вам помогут. А она говорит: «Бога ради, не надо полиции, и никакой священник не может изменить прошлое. И однако, говорит, у меня полегчало бы на душе, если бы кто-нибудь узнал правду, пока я не умерла». «Что ж, говорю, коли вам не надо таких, кому по чину положено, так есть один сыщик, про него все знают,» — прошу прощенья, мистер Холмс. А она так за это и ухватилась. «Вот, говорит, кто мне нужен. И как я сама раньше не додумалась. Приведите его ко мне, миссис Меррилоу, а если не захочет пойти, скажите ему, что я жена Рондера, который в цирке показывал диких зверей. И еще назовите такое место — Аббас Парва». Вот видите, она так и написала: Аббас Парва. «Если он такой человек, как я думаю, говорит, он сразу ко мне придет».

“And it will, too,” remarked Holmes. “Very good, Mrs. Merrilow. I should like to have a little chat with Dr. Watson. That will carry us till lunch-time. About three o'clock you may expect to see us at your house in Brixton.”

Our visitor had no sooner waddled out of the room no other verb can describe Mrs. Merrilow's method of progression than Sherlock Holmes threw himself with fierce energy upon the pile of commonplace books in the corner. For a few minutes there was a constant swish of the leaves, and then with a grunt of satisfaction he came upon what he sought. So excited was he that he did not rise, but sat upon the floor like some strange Buddha, with crossed legs, the huge books all round him, and one open upon his knees.

— И она не ошиблась, — заметил Холмс. — Очень хорошо, миссис Меррилоу. Я хотел бы немного потолковать с доктором Уотсоном. Это займет у нас время до обеда. К трем часам ждите нас у себя в Брикстоне.

Едва наша посетительница вперевалку прошлепала за дверь — никак иначе не определишь способ передвижения миссис Меррилоу, — Шерлок Холмс молнией метнулся к груде толстых тетрадей в углу. Несколько минут слышался только шелест перелистываемых страниц и наконец довольный возглас: он нашел то, что искал. Он был так взбудоражен, что даже не встал, так и сидел на полу, скрестив ноги, словно какой-то странный Будда, среди раскиданных тетрадей, и одна раскрыта на коленях.

“The case worried me at the time, Watson. Here are my marginal notes to prove it. I confess that I could make nothing of it. And yet I was convinced that the coroner was wrong. Have you no recollection of the Abbas Parva tragedy?”

“None, Holmes.”

— Тогда этот случай встревожил меня, Уотсон. Вот доказательство — мои пометки на полях. Признаюсь, я ничего не мог понять. И однако был уверен, что следователь ошибался. Вы не помните трагедию в Аббас Парва?

— Нет, Холмс.

“And yet you were with me then. But certainly my own impression was very superficial. For there was nothing to go by, and none of the parties had engaged my services. Perhaps you would care to read the papers?”

“Could you not give me the points?”

— А ведь вы тогда были со мной. Но, конечно, мои впечатления были очень поверхностные, не на что было опереться, и никто не обратился ко мне за содействием. Может быть, хотите просмотреть мои заметки?

— Вы не перескажете мне суть?

“That is very easily done. It will probably come back to your memory as I talk. Ronder, of course, was a household word. He was the rival of Wombwell, and of Sanger, one of the greatest showmen of his day. There is evidence, however, that he took to drink, and that both he and his show were on the down grade at the time of the great tragedy. The caravan had halted for the night at Abbas Parva, which is a small village in Berkshire, when this horror occurred. They were on their way to Wimbledon, travelling by road, and they were simply camping and not exhibiting, as the place is so small a one that it would not have paid them to open.

— Ничего нет проще. Пока я рассказываю, вы, наверно, все вспомните. Рондер был владелец бродячего цирка. Он слыл в свое время одним из знаменитейших дрессировщиков, соперничал с Вумбелом и Сэнджером. Однако известно, что он стал выпивать, и ко времени той страшной трагедии он и его представления покатились под уклон. Цирк остановился на ночлег в Аббас Парва, деревушке в графстве Беркшир, там и разыгрался этот ужас. Остановились они там на полпути в Уимблдон, просто стали лагерем, не созывая зрителей, деревушка так мала, что выступление не окупилось бы.

“They had among their exhibits a very fine North African lion. Sahara King was its name, and it was the habit, both of Ronder and his wife, to give exhibitions inside its cage. Here, you see, is a photograph of the performance by which you will perceive that Ronder was a huge porcine person and that his wife was a very magnificent woman. It was deposed at the inquest that there had been some signs that the lion was dangerous, but, as usual, familiarity begat contempt, and no notice was taken of the fact.

Среди четвероногих актеров был великолепный североафриканский лев по кличке Король Сахары. Обычно Рондер и его жена во время представлений входили к нему в клетку. Посмотрите, вот фотография этого зрелища, на ней видно, что Рондер был огромный, похожий на борова детина, а жена его — женщина поразительной красоты. На следствии о смерти говорилось, что по некоторым признакам лев был опасен, но, как всегда бывает, привычка порождает небрежность, и вот — эта трагедия.

“It was usual for either Ronder or his wife to feed the lion at night. Sometimes one went, sometimes both, but they never allowed anyone else to do it, for they believed that so long as they were the food-carriers he would regard them as benefactors and would never molest them. On this particular night, seven years ago, they both went, and a very terrible happening followed, the details of which have never been made clear.

Обычно либо сам Рондер, либо его жена кормили льва по ночам. Иногда шел кто-то один, иногда оба, но больше никому это делать не позволяли, уверенные, что, раз зверь получает пищу из их рук, он относится к ним как к благодетелям и никогда не причинит вреда. В ту ночь, семь лет назад, они пошли ко льву оба, и кончилось это ужасной трагедией, подробности которой так и остались неясны.

“It seems that the whole camp was roused near midnight by the roars of the animal and the screams of the woman. The different grooms and employees rushed from their tents, carrying lanterns, and by their light an awful sight was revealed. Ronder lay, with the back of his head crushed in and deep claw-marks across his scalp, some ten yards from the cage, which was open. Close to the door of the cage lay Mrs. Ronder upon her back, with the creature squatting and snarling above her. It had torn her face in such a fashion that it was never thought that she could live. Several of the circus men, headed by Leonardo, the strong man, and Griggs, the clown, drove the creature off with poles, upon which it sprang back into the cage and was at once locked in. How it had got loose was a mystery. It was conjectured that the pair intended to enter the cage, but that when the door was loosed the creature bounded out upon them. There was no other point of interest in the evidence save that the woman in a delirium of agony kept screaming, 'Coward! Coward!' as she was carried back to the van in which they lived. It was six months before she was fit to give evidence, but the inquest was duly held, with the obvious verdict of death from misadventure.

По-видимому, около полуночи весь лагерь переполошили львиный рык и отчаянные вопли женщины. Все конюхи и работники выскочили с фонарями из своих палаток, и при этом свете глазам их представилось ужасающее зрелище. Рондер лежал ничком шагах в двенадцати от открытой клетки, голова его была разбита, на затылке глубокие раны — следы львиных когтей. А у самой двери клетки лежала на спине миссис Рондер, зверь навалился на нее и свирепо рычал. Он так изодрал когтями ее лицо, что думали, ей не выжить. Несколько человек из цирка во главе с силачом Леонардо и клоуном Григсом шестами отогнали льва, он прыгнул обратно в клетку, и ее заперли. Как он очутился на свободе — загадка. Предположили, что супруги собирались войти в клетку, но, когда ее отворили, зверь на них набросился. Больше в показаниях свидетелей не было ничего существенного, только вот одно: когда миссис Рондер несли к фургону, где жили супруги, она в бреду, в страшных мученьях все кричала: «Трус! Трус!» Показания она смогла дать лишь через полгода, но следствие надлежащим порядком пришло к очевидному заключению, что смерть Рондера — результат несчастного случая.

“What alternative could be conceived?” said I.

“You may well say so. And yet there were one or two points which worried young Edmunds, of the Berkshire Constabulary. A smart lad that! He was sent later to Allanabad. That was how I came into the matter, for he dropped in and smoked a pipe or two over it.”

“A thin, yellow-haired man?”

“Exactly. I was sure you would pick up the trail presently.”

“But what worried him?”

— Какой же другой тут возможен вывод? — сказал я.

— Да, он напрашивается. И, однако, были тут две-три мелочи, которые не давали покоя молодому Эдмундсу из беркширской полиции. Смышленый малый! Его позже послали в Аллаабад. От него я и узнал об этой истории, он заглянул тогда ко мне и поделился своими сомнениями.

— Такой рыжий, худощавый?

— Он самый. Я так и знал, вы скоро все вспомните.

— Но что же не давало покоя Эдмундсу?

“Well, we were both worried. It was so deucedly difficult to reconstruct the affair. Look at it from the lion's point of view. He is liberated. What does he do? He takes half a dozen bounds forward, which brings him to Ronder. Ronder turns to flythe claw-marks were on the back of his headbut the lion strikes him down. Then, instead of bounding on and escaping, he returns to the woman, who was close to the cage, and he knocks her over and chews her face up. Then, again, those cries of hers would seem to imply that her husband had in some way failed her. What could the poor devil have done to help her? You see the difficulty?”

“Quite.”

— По правде сказать, это нас обоих беспокоило. Довольно трудно было восстановить картину случившегося. Посмотрите на это с точки зрения льва. Он на свободе. Как он поступает? В несколько прыжков настигает Рондера. Рондер повернулся, убегая, — следы когтей на затылке, — но лев свалил его наземь. И потом, чем бы нестись дальше, на свободу, возвращается к женщине, которая стоит у самой клетки, сбивает ее с ног и впивается зубами в лицо. И еще эти ее крики, по ним выходит, что муж так или иначе ее подвел. А чем же он, бедняга, мог ей помочь? Видите, в чем сложность?

— Да, конечно.

“And then there was another thing. It comes back to me now as I think it over. There was some evidence that just at the time the lion roared and the woman screamed, a man began shouting in terror.”

“This man Ronder, no doubt.”

“Well, if his skull was smashed in you would hardly expect to hear from him again. There were at least two witnesses who spoke of the cries of a man being mingled with those of a woman.”

— И еще одно. Мне это пришло в голову сейчас, когда я все обдумываю заново. Кто-то из свидетелей показывал, что одновременно с львиным рыком и воплями миссис Рондер закричал от ужаса какой-то мужчина.

— Конечно, сам Рондер.

— Ну, при том, что у него был раздроблен череп, едва ли он еще мог кричать. По крайней мере два свидетеля показали, что мужчина и женщина кричали одновременно.

“I should think the whole camp was crying out by then. As to the other points, I think I could suggest a solution.”

“I should be glad to consider it.”

“The two were together, ten yards from the cage, when the lion got loose. The man turned and was struck down. The woman conceived the idea of getting into the cage and shutting the door. It was her only refuge. She made for it, and just as she reached it the beast bounded after her and knocked her over. She was angry with her husband for having encouraged the beast's rage by turning. If they had faced it they might have cowed it. Hence her cries of 'Coward!'“

— Мне думается, к этому времени крик подняли все, кто был в лагере. А что до остальных сомнений, я, кажется, мог бы их разрешить.

— Рад буду услышать ваши доводы.

— Когда лев выскочил из клетки, эти двое находились в десятке шагов от нее. Рондер повернулся, и зверь его ударил. Женщине пришла мысль кинуться в клетку и запереться изнутри. Это было для нее единственное убежище. Она бросилась к клетке, лев настиг ее и сбил с ног. Ее возмутило, что муж повернулся, пытаясь удрать, и тем поощрил разъяренного зверя. Оставайся они оба к нему лицом, возможно, они бы его укротили. Отсюда ее крики «Трус!»

“Brilliant, Watson! Only one flaw in your diamond.”

“What is the flaw, Holmes?”

“If they were both ten paces from the cage, how came the beast to get loose?”

“Is it possible that they had some enemy who loosed it?”

“And why should it attack them savagely when it was in the habit of playing with them, and doing tricks with them inside the cage?”

— Блистательно, Уотсон! В вашем алмазе есть только один изъян.

— Какой же изъян, Холмс?

— Если оба они были в десяти шагах от клетки, каким образом лев очутился на свободе?

— А если у них был какой-то недруг, который отпер клетку?

— Но с чего бы льву с такой свирепостью напасть на них, ведь он привык с ними играть и проделывать разные трюки, когда они входили к нему в летку?

“Possibly the same enemy had done something to enrage it.”

Holmes looked thoughtful and remained in silence for some moments.

“Well, Watson, there is this to be said for your theory. Ronder was a man of many enemies. Edmunds told me that in his cups he was horrible. A huge bully of a man, he cursed and slashed at everyone who came in his way. I expect those cries about a monster, of which our visitor has spoken, were nocturnal reminiscences of the dear departed. However, our speculations are futile until we have all the facts. There is a cold partridge on the sideboard, Watson, and a bottle of Montrachet. Let us renew our energies before we make a fresh call upon them.”

— Возможно, тот же недруг чем-то заранее разозлил зверя.

Холмс призадумался и несколько минут молчал.

— Что ж, Уотсон, кое-что говорит в пользу вашей теории. Враги у Рондера были, и немало. Эдмундс сказал мне, что в подпитии этот субъект был ужасен. Этакая громадная скотина, он накидывался с бранью и с кулаками на всякого, кто подвернется под руку. Подозреваю, что крики о чудовище, про которые нам поведала сегодняшняя посетительница, это ночные воспоминания о дражайшем покойнике. Однако наши рассуждения бесплодны, пока нам не известны все факты. На буфете есть холодная куропатка и бутылка монраше. Давайте сперва подкрепимся, а потом с новыми силами возьмемся за дело.

When our hansom deposited us at the house of Mrs. Merrilow, we found that plump lady blocking up the open door of her humble but retired abode. It was very clear that her chief preoccupation was lest she should lose a valuable lodger, and she implored us, before showing us up, to say and do nothing which could lead to so undesirable an end. Then, having reassured her, we followed her up the straight, badly carpeted staircase and were shown into the room of the mysterious lodger.

Когда двуколка доставила нас к дому миссис Меррилоу, толстуха уже ждала на пороге, заполняя своей пышной особой дверной проем скромного, особняком стоящего жилища. Ясно было, что первейшая ее забота — как бы не лишиться выгодной жилички, и, прежде чем проводить нас к миссис Рондер, она стала заклинать нас не говорить и не делать ничего такого, что привело бы к столь нежеланной развязке. Мы ее успокоили, поднялись за нею по лестнице, покрытой истертою ковровой дорожкой, и вступили в комнату таинственной жилицы.

It was a close, musty, ill-ventilated place, as might be expected, since its inmate seldom left it. From keeping beasts in a cage, the woman seemed, by some retribution of fate, to have become herself a beast in a cage. She sat now in a broken armchair in the shadowy corner of the room. Long years of inaction had coarsened the lines of her figure, but at some period it must have been beautiful, and was still full and voluptuous. A thick dark veil covered her face, but it was cut off close at her upper lip and disclosed a perfectly shaped mouth and a delicately rounded chin. I could well conceive that she had indeed been a very remarkable woman. Her voice, too, was well modulated and pleasing.

Комната была душная, затхлая, дурно проветренная, чего и следовало ожидать, поскольку обитательница почти никогда ее не покидала. Казалось, этой женщине, которая когда-то держала зверей в клетках, странным образом отплатила сама Судьба, заперев в клетку ее самое, точно зверя. И вот она сидит в затененном углу, в поломанном кресле. От долгих лет бездействия фигура ее несколько отяжелела, но видно, что прежде она была хороша и стройна, еще и по сей день сохранились пышные, соблазнительные формы. Густая темная вуаль закрывает лицо, спускаясь до верхней губы, но видны безупречно очерченный рот и нежный округлый подбородок. Я очень легко себе представил, что прежде она была настоящая красавица. И голос у нее оказался приятный, мелодичный.

“My name is not unfamiliar to you, Mr. Holmes,” said she. “I thought that it would bring you.”

“That is so, madam, though I do not know how you are aware that I was interested in your case.”

“I learned it when I had recovered my health and was examined by Mr. Edmunds, the county detective. I fear I lied to him. Perhaps it would have been wiser had I told the truth.”

— Мое имя вам знакомо, мистер Холмс, — сказала она. — Я так и думала, что, услышав его, вы придете.

— Совершенно верно, сударыня, хотя, право, не понимаю, как вы узнали, что я интересовался вашим делом.

— Я об этом узнала, когда здоровье мое окрепло и меня расспрашивал мистер Эдмундс, детектив графства. Боюсь, тогда я ему солгала. Пожалуй, было бы разумнее сказать правду.

“It is usually wiser to tell the truth. But why did you lie to him?”

“Because the fate of someone else depended upon it. I know that he was a very worthless being, and yet I would not have his destruction upon my conscience. We had been so close... so close!”

“But has this impediment been removed?”

“Yes, sir. The person that I allude to is dead.”

“Then why should you not now tell the police anything you know?”

— Всегда разумнее говорить правду. Но почему же вы ему солгали?

— Потому что от этого зависела судьба одного человека. Я знаю, он был сущее ничтожество, но все же не хотела я, чтобы его гибель была на моей совести. Мы были так близки... так близки!

— А теперь это препятствие устранено?

— Да, сэр. Человек, о котором я упоминаю, умер.

— Тогда почему бы вам теперь не рассказать полиции все, что вам известно?

“Because there is another person to be considered. That other person is myself. I could not stand the scandal and publicity which would come from a police examination. I have not long to live, but I wish to die undisturbed. And yet I wanted to find one man of judgment to whom I could tell my terrible story, so that when I am gone all might be understood.”

— Потому что это касается не только его. Это касается меня. Я не вынесла бы скандала и огласки, а они неизбежны при полицейском расследовании. Жить мне осталось недолго, но я хочу умереть спокойно. И все же мне хотелось найти хоть одного разумного человека, кому я могу рассказать мою ужасную историю, пусть, когда меня не станет, все будет понято.

“You compliment me, madam. At the same time, I am a responsible person. I do not promise you that when you have spoken I may not myself think it my duty to refer the case to the police.”

“I think not, Mr. Holmes. I know your character and methods too well, for I have followed your work for some years. Reading is the only pleasure which fate has left me, and I miss little which passes in the world. But in any case, I will take my chance of the use which you may make of my tragedy. It will case my mind to tell it.”

— Вы оказываете мне большую честь, сударыня. Однако у меня есть чувство ответственности. Я не могу обещать, что, выслушав вас, не сочту своим долгом сообщить обстоятельства дела полиции.

— Думаю, этого не случится, мистер Холмс. Я слишком хорошо знаю ваш характер и ваши методы, я ведь уже несколько лет слежу за вашей работой. Судьба оставила мне единственную радость — чтение, и мне известно едва ли не все, что происходит в мире. Так или иначе, я не хотела бы упустить случай, и, может быть, вы воспользуетесь рассказом о моей трагедии. А у меня, если я все расскажу, станет легче на душе.

“My friend and I would be glad to hear it.”

The woman rose and took from a drawer the photograph of a man. He was clearly a professional acrobat, a man of magnificent physique, taken with his huge arms folded across his swollen chest and a smile breaking from under his heavy moustachethe self-satisfied smile of the man of many conquests.

“That is Leonardo,” she said.

“Leonardo, the strong man, who gave evidence?”

“The same. And this is my husband.”

— Мой друг и я рады будем вас выслушать.

Миссис Рондер поднялась и достала из ящика фотографию мужчины. Это явно был профессиональный акробат, великолепно сложенный атлет, могучие руки скрещены на выпуклой груди, под густыми усами — улыбка, самодовольная улыбка победителя.

— Это Леонардо, — сказала миссис Рондер.

— Леонардо — силач, который давал показания на следствии?

— Он самый. А это мой муж.

It was a dreadful face a human pig, or rather a human wild boar, for it was formidable in its bestiality. One could imagine that vile mouth champing and foaming in its rage, and one could conceive those small, vicious eyes darting pure malignancy as they looked forth upon the world. Ruffian, bully, beast it was all written on that heavy-jowled face.

У мужа лицо было ужасное — поистине человек-свинья, вернее, дикий кабан, ибо в зверской грубости своей он был страшен. Нетрудно было вообразить, как он скрежещет зубами, как пускает пену этот гнусный рот, с какой неистовой злобой вонзаются во все на свете свирепые маленькие глазки. Негодяй, хам, скотина — вот что написано было на этом лице с тяжелой нижней челюстью.

“Those two pictures will help you, gentlemen, to understand the story. I was a poor circus girl brought up on the sawdust, and doing springs through the hoop before I was ten. When I became a woman this man loved me, if such lust as his can be called love, and in an evil moment I became his wife. From that day I was in hell, and he the devil who tormented me. There was no one in the show who did not know of his treatment. He deserted me for others. He tied me down and lashed me with his riding-whip when I complained. They all pitied me and they all loathed him, but what could they do? They feared him, one and all. For he was terrible at all times, and murderous when he was drunk. Again and again he was had up for assault, and for cruelty to the beasts, but he had plenty of money and the fines were nothing to him. The best men all left us, and the show began to go downhill. It was only Leonardo and I who kept it upwith little Jimmy Griggs, the clown. Poor devil, he had not much to be funny about, but he did what he could to bold things together.

— Эти две фотографии помогут вам, господа, понять мою историю. Я, бедная циркачка, росла на опилках арены, мне еще и десяти лет не исполнилось, когда я прыгала через обруч. Когда я подросла, Рондер полюбил меня, если такую похоть можно назвать любовью, и в недобрый час я стала его женой. С того дня моя жизнь стала сущим адом, и этот дьявол вечно терзал меня. В цирке не было человека, кто не знал бы, как он со мной обращается. Он без конца мне изменял. А если я жаловалась, связывал меня и полосовал хлыстом. Все меня жалели, все его ненавидели, но что они могли поделать? Все без исключения его боялись. Страшен он был всегда и смертельно опасен, когда напьется. Опять и опять его привлекали к ответственности то за оскорбление действием, то за жестокое обращение с животными, но денег у него было вдоволь и штрафы его не смущали. Лучшие артисты от нас сбежали, и цирк постепенно приходил в упадок. Все держалось только на Леонардо, на мне да еще на маленьком Джимми Григсе, клоуне. Бедняжка, не так уж он был забавен, но старался изо всех сил.

“Then Leonardo came more and more into my life. You see what he was like. I know now the poor spirit that was hidden in that splendid body, but compared to my husband he seemed like the angel Gabriel. He pitied me and helped me, till at last our intimacy turned to love deep, deep, passionate love, such love as I had dreamed of but never hoped to feel. My husband suspected it, but I think that he was a coward as well as a bully, and that Leonardo was the one man that he was afraid of. He took revenge in his own way by torturing me more than ever. One night my cries brought Leonardo to the door of our van. We were near tragedy that night, and soon my lover and I understood that it could not be avoided. My husband was not fit to live. We planned that he should die.

А Леонардо все больше значил в моей жизни. Вы видите, как он выглядел. Теперь-то я знаю, какой жалкий дух скрывался в этом великолепном теле, но по сравнению с моим мужем он казался Архангелом Гавриилом. Он меня жалел, помогал мне, и наконец наша близость перешла в любовь — глубокую, страстную любовь, о такой я раньше только мечтала, но не надеялась испытать. Муж это заподозрил, но, думаю, он по сути был трус, хоть и хам, а Леонардо — единственный, кого он боялся. И в отместку стал мучить меня больше прежнего. Однажды ночью Леонардо, услыхав мои крики, чуть не ворвался в наш фургон. В ту ночь дело едва не кончилось трагедией, и вскоре мы с любимым поняли, что ее не избежать. Мой муж не должен жить. Мы решили, он должен умереть.

“Leonardo had a clever, scheming brain. It was he who planned it. I do not say that to blame him, for I was ready to go with him every inch of the way. But I should never have had the wit to think of such a plan. We made a club Leonardo made it and in the leaden head lie fastened five long steel nails, the points outward, with just such a spread as the lion's paw. This was to give my husband his death-blow, and yet to leave the evidence that it was the lion which we would loose who had done the deed.

Леонардо был умен и изобретателен. Это он все придумал. Не скажу, чтобы я его осуждала, ведь я готова была пройти с ним этот путь до конца. Но у меня никогда не хватило бы смекалки составить такой план. Мы сделали дубинку — ее смастерил Леонардо, в широкой свинцовой части он закрепил пять длинных стальных гвоздей остриями наружу, расставленных в точности как когти львиной лапы. Дубинка эта и должна была нанести моему мужу смертельный удар, а выглядело бы все так, словно его убил лев, когда вырвался на свободу.

“It was a pitch-dark night when my husband and I went down, as was our custom, to feed the beast. We carried with us the raw meat in a zinc pail. Leonardo was waiting at the corner of the big van which we should have to pass before we reached the cage. He was too slow, and we walked past him before he could strike, but he followed us on tiptoe and I heard the crash as the club smashed my husband's skull. My heart leaped with joy at the sound. I sprang forward, and I undid the catch which held the door of the great lion's cage.

В ту ночь, когда мы с мужем по обыкновению пошли кормить льва, тьма была хоть глаз выколи. Мы несли в цинковом ведре сырое мясо. Леонардо ждал за углом большого фургона, мимо которого нам надо было пройти к клетке. Он замешкался, и мы прошли дальше прежде, чем он успел ударить, но он тихонько прокрался следом, и я услышала удар, который раздробил мужу череп. Сердце мое радостно забилось, я бросилась вперед и откинула щеколду, на которую запиралась клетка льва.

“And then the terrible thing happened. You may have heard how quick these creatures are to scent human blood, and how it excites them. Some strange instinct had told the creature in one instant that a human being had been slain. As I slipped the bars it bounced out and was on me in an instant. Leonardo could have saved me. If he had rushed forward and struck the beast with his club he might have cowed it. But the man lost his nerve. I heard him shout in his terror, and then I saw him turn and fly. At the same instant the teeth of the lion met in my face. Its hot, filthy breath had already poisoned me and I was hardly conscious of pain. With the palms of my hands I tried to push the great steaming, blood-stained jaws away from me, and I screamed for help. I was conscious that the camp was stirring, and then dimly I remembered a group of men. Leonardo, Griggs, and others, dragging me from under the creature's paws. That was my last memory, Mr. Holmes, for many a weary month. When I came to myself and saw myself in the mirror, I cursed that lion oh, how I cursed him! Not because he had torn away my beauty but because he had not torn away my life. I had but one desire, Mr. Holmes, and I had enough money to gratify it. It was that I should cover myself so that my poor face should be seen by none, and that I should dwell where none whom I had ever known should find me. That was all that was left to me to do and that is what I have done. A poor wounded beast that has crawled into its hole to die that is the end of Eugenia Ronder.”

И тут случилось страшное. Может быть, вы слышали, как чутки эти звери к запаху человеческой крови и как он их возбуждает. Изощренное чутье вмиг подсказало льву, что человек убит. Едва я отодвинула запоры, он выскочил и повалил меня. Леонардо мог меня спасти. Если бы он бросился вперед и ударил зверя той дубиной, он бы, наверно, его укротил. Но он струсил. Я слышала, он завопил от ужаса, и видела — он повернулся и кинулся бежать. И в этот миг зубы зверя впились мне в лицо. Под его обжигающим смрадным дыханьем я уже наполовину потеряла сознание и почти не чувствовала боли. Обеими руками я пыталась оттолкнуть огромную, пышущую жаром окровавленную пасть и звала на помощь. Я поняла, что весь лагерь всполошился, потом смутно помню, Леонардо, Григс и другие мужчины тащили меня из-под лап зверя. Это было последнее мое воспоминание на долгие, томительные месяцы, мистер Холмс. Когда я пришла в себя и погляделась в зеркало, я прокляла этого льва — о, как я его проклинала! — не за то, что он отнял мою красоту, но за то, что не отнял у меня жизнь. У меня осталось одно желание, мистер Холмс, и хватало денег, чтобы его исполнить. Желание скрыть мое несчастное лицо от всех взоров и жить там, где ни одна душа из тех, кто знал меня прежде, меня не найдет. Только это одно мне оставалось, так я и поступила. Жалкое раненое животное, которое заползло в свою нору умирать, — вот чем кончила Юджиния Рондер.

We sat in silence for some time after the unhappy woman had told her story. Then Holmes stretched out his long arm and patted her hand with such a show of sympathy as I had seldom known him to exhibit.

“Poor girl!” he said. “Poor girl! The ways of fate are indeed hard to understand. If there is not some compensation hereafter, then the world is a cruel jest. But what of this man Leonardo?”

Когда несчастная женщина досказала свою повесть, все мы некоторое время молчали. Потом Холмс протянул длинную руку и с глубоким сочувствием, какое мне не часто случалось у него видеть, погладил руку миссис Рондер.

— Бедняжка, — сказал он, — бедняжка! Поистине пути Судьбы неисповедимы. Если она потом ничем не вознаграждает, тогда наша жизнь — жестокая шутка. Но что же этот Леонардо?

“I never saw him or heard from him again. Perhaps I have been wrong to feel so bitterly against him. He might as soon have loved one of the freaks whom we carried round the country as the thing which the lion had left. But a woman's love is not so easily set aside. He had left me under the beast's claws, he had deserted me in my need, and yet I could not bring myself to give him to the gallows. For myself, I cared nothing what became of me. What could be more dreadful than my actual life? But I stood between Leonardo and his fate.”

“And he is dead?”

— Я никогда больше его не видела, и ни разу он не дал о себе знать. Быть может, я неправа, что думаю о нем с такой горечью. Любить то, что оставила от меня пасть льва, было бы все равно что полюбить какого-нибудь уродца, каких мы возили в цирке на потеху всей стране. Но женщине не так-то просто отбросить свою любовь. Он покинул меня под когтями зверя, предал в час, когда я в нем больше всего нуждалась, и однако не могла я послать его на виселицу. Что станет со мной, мне было все равно. Может ли быть что-нибудь ужаснее моей теперешней жизни? Но я стояла между Леонардо и его судьбой.

— А теперь он умер?

“He was drowned last month when bathing near Margate. I saw his death in the paper.

“And what did he do with this five-clawed club, which is the most singular and ingenious part of all your story?”

“I cannot tell, Mr. Holmes. There is a chalk-pit by the camp, with a deep green pool at the base of it. Perhaps in the depths of that pool-”

“Well, well, it is of little consequence now. The case is closed.”

— Месяц назад он утонул, купаясь близ Маргейта. Я узнала о его смерти из газеты.

— А что он сделал с той дубинкой о пяти когтях? Это самая поразительная и хитроумная часть вашей истории.

— Не могу вам сказать, мистер Холмс. Возле того места, где останавливался тогда наш цирк, есть глубокая меловая шахта, на дне ее стоит зеленая от тины вода. Возможно, в глубине тех вод...

— Что ж, сейчас это уже не имеет значения. Дело закончено.

“Yes,” said the woman, “the case is closed.”

We had risen to go, but there was something in the woman's voice which arrested Holmes's attention. He turned swiftly upon her.

“Your life is not your own,” he said. “Keep your hands off it.”

“What use is it to anyone?”

“How can you tell? the example of patient suffering is in itself the most precious of all lessons to an impatient world.”

— Да, — сказала миссис Рондер, — дело закончено.

Мы встали, готовые уйти, но что-то в голосе женщины привлекло внимание Холмса. Он круто повернулся к ней.

— Ваша жизнь вам не принадлежит, — сказал он. — Не вздумайте наложить на себя руки.

— Кому нужна моя жизнь?

— Откуда вам знать? Пример терпеливого страдания сам по себе — драгоценнейший из уроков миру, не знающему терпения.

The woman's answer was a terrible one. She raised her veil and stepped forward into the light.

“I wonder if you would bear it,” she said.

It was horrible. No words can describe the framework of a face when the face itself is gone. Two living and beautiful brown eyes looking sadly out from that grisly ruin did but make the view more awful. Holmes held up his hand in a gesture of pity and protest, and together we left the room.

Ответ женщины был ужасен. Она подняла вуаль и выступила на свет.

— Хотела бы я знать, могли бы вы такое вынести?

Это было страшно. Никакими словами не описать руины лица, когда лица не осталось. Живые, прекрасные карие глаза скорбно смотрели с устрашающих останков, и от этого взора зрелище казалось еще невыносимей. Холмс поднял руку движеньем, полным жалости и протеста, и мы вышли.

Two days later, when I called upon my friend, he pointed with some pride to a small blue bottle upon his mantelpiece. I picked it up. There was a red poison label. A pleasant almondy odour rose when I opened it.

“Prussic acid?” said I.

“Exactly. It came by post. 'I send you my temptation. I will follow your advice.' That was the message. I think, Watson, we can guess the name of the brave woman who sent it.”

Когда три дня спустя я навестил моего друга, он не без гордости показал мне синий флакончик, стоящий на каминной полке. Я взял пузырек в руки. Красная наклейка гласила: яд. Я откупорил его и вдохнул приятный запах миндаля.

— Синильная кислота? — сказал я.

— Совершенно верно. Я получил это по почте. В записке сказано: «Посылаю вам мое искушение. Последую вашему совету». Думаю, Уотсон, нетрудно угадать имя необыкновенной женщины, которая это прислала.